Культурный центр ДОМ

12 ноября 2007

ДУРНОВО:
- Как будет строиться программа вашего концерта?

- Я сыграю на акустической и на электрической гитарах. На акустической исполню цикл пьес под общим названием "Exercises in Futility" («Бесплодные попытки»). Это что-то вроде этюдов для классической гитары с железными струнами. Ну и, конечно, будет много импровизации. Готовясь к подобного рода концертам, я работаю над разными произведениями, но когда играю, то ориентируюсь на собственные ощущения в конкретный момент и тогда импровизирую или исполняю стандарты. Поэтому я никогда не знаю заранее, что буду играть.

- Как вы думаете, откуда у музыкантов из нью-йоркского даунтауна такая гибкость, способность играть в самых разных стилях?

- Это интересный феномен. Мне кажется, - может быть, не все со мной согласятся, - что в конце 1970-х зародился рынок для новой музыки. Джон Зорн, группа The Lounge Lizards и другие подобные исполнители начали играть в клубах. И поскольку такие люди, как Зорн или композитор Гленн Бранка, которые писали новую музыку, смогли платить исполнителям, к ним потянулись музыканты, представлявшие другие жанры. В это время, когда появилось направление no wave и начал зарождаться даунтаун, композиторы сочиняли коллажи, в которых, например, хардкор сочетался с джазом, и искали людей, способных сыграть и то и другое, владеющих разными стилями. А еще, не знаю почему, в какой-то момент в истории рока, джаза и новой музыки возникли схожие тенденции. Например, Джон Кейдж экспериментировал с шумами, а одновременно тем же занимались исполнители, находившиеся на периферии панк-рока, вроде Арто Линдсея и музыканты, отошедшие от фри-джаза. Такие совпадения, пересечения способствовали сотрудничеству. А сегодня рынок новой музыки в клубах рушится.

- Не с этим ли связано закрытие весной нью-йоркского клуба Tonic?

- Да. Мы устроили акцию протеста и засели в клубе в день, когда его должны были закрыть. Вечером приехала полиция, меня ненадолго арестовали. В течение последних двух лет закрылось примерно пять клубов, где исполнялась новая музыка. По разным причинам, в основном из-за роста арендной платы. Мы хотели, чтобы городские власти вмешались и что-нибудь сделали. Дело в том, что многие коллективы, исполняющие новую музыку, существуют преимущественно за счет выступлений в Европе, причем большая часть мест, где мы даем концерты, субсидируется государством. Городские власти могут их закрыть, но они этого не делают. И я не понимал и не понимаю, почему в стольких городах мира есть субсидируемые государством площадки для исполнения новой музыки, а Нью-Йорк, для которого такая музыка - часть культурного наследия, не может себе этого позволить.

- Почему вы решили сочинить музыку к фильму Якова Протазанова «Аэлита»?

- Давным-давно клуб Knitting Factory затеял проект «Громкая музыка для немых фильмов». А я всегда любил русское и советское кино. На прошлой неделе, кстати, посмотрел «Летят журавли» - потрясающий фильм! В «Аэлите» замечательный художник по костюмам, да и актеры тоже.

- Вы слышали до этого музыку советских композиторов для кино?

- Да, я очень люблю Прокофьева. Когда у меня была группа Shrek, я находился под большим впечатлением от его музыки к сцене Ледового побоища в «Александре Невском» и старался воплотить в своем творчестве схожие идеи.

ГРИГОРИЙ ДУРНОВО (Газета)

МИХАИЛ ВИЗЕЛЬ:
— Что бы вы порекомендовали слушателям, желающим «въехать» в новый джаз?

— Моя первая рекомендация — слушать музыку вживую. Один из пионеров нового джаза, саксофонист Альберт Айлер (1936-1970) не думал: «Как мне добиться наибольшего эстетического удовольствия от звука?» Мне кажется, он думал, «как добиться того, чтобы в этом зале прямо сейчас что-то происходило». Это было почти как обряд, это вопрос энергии, которую чувствовали или не чувствовали собравшиеся. Это импровизация в том смысле, что нет ничего застывшего. Я бы посоветовал набраться терпения. А еще постарайтесь понять, откуда пришла та музыка, которую вы слушаете. Ведь, играя, музыканты обращаются к своим предшественникам.

Я не люблю слово «авангард», потому что не знаю, где передний край, а где задний. Существует миф, что если что-то звучит странно или необычно, значит, люди, играющие это, безумны или же выражают что-то идущее из самой глубины их души. Может, это и так, но в то же время это часть традиции. Людям, которые ничего не слышали, кроме мюзиклов, это полезно иметь в виду. А то музыканты как бы заявляют: «О, я потерял рассудок от любви или от тоски…» Но коли так, то как же они не забывают менять аккорды?

А мой второй совет: помните, что новый джаз — это не шпинат, который всем полезен. Кому-то это нужно, а кому-то нет.

— Вас часто называют ключевой фигурой движения «Радикальная еврейская культура»…

— Когда оно только возникло, было несколько интересных концертов, но все быстро свелось к клише и упражнениям на тему собственной этнической идентичности. Мне совершенно неинтересно объявлять о своей идентичности, сама эта идея мне претит.

— Другой ярлык — «музыкальная сцена Нью-Йоркского Даунтауна»…

— В 70-е, 80-е и начале 90-х в Даунтауне появлялись яркие проекты, в которых и я принимал участие. Но этими вещами трудно заниматься, когда люди озабочены тем, как заплатить за квартиру. Никто из моих друзей не может больше позволить себе жилье в Даунтауне, да и я там больше не живу. Хотя, конечно, в Нью-Йорке еще полно бравых ребят, и некоторые из них — хорошие музыканты. Сейчас что-то подобное начинается в Бушвике.

— Значит, пришло время Бруклина?

— Пришло время Москвы!

— Пять лет назад в Москве вы сказали, что непременно должны выучить русский. И как успехи?

— Никак. Но у меня еще полторы недели, и я примусь за дело прямо сейчас.

МИХАИЛ ВИЗЕЛЬ (Ведомости).